Заявка #1 • Имя персонажа: Никола Вивиани • Возраст: 26 лет • Статус: раб Дома Забвения. Класс Медико

Daniel Stephen Cherniske

Биография

Есть полностью прописанная анкета, но персонаж еще не играл ни разу.

Анкета

3. Ориентация, особенности "вкуса", предпочтения.
Гетеро, имевший достаточно скудный опыт лишь с одной женщиной, так же не обладающей большими познаниями в секс-утехах. Три позы. И то две из них считает развратом и крайней формой извращения. Не гомофоб, но о себе в таком ключе даже не думал.

4. Биография.
В детстве и юности Николы не было ничего удивительного. Родился в Риме в достаточно обеспеченной семье. Поздний ребенок. Есть старший брат, разница в возрасте с которым девятнадцать лет. Школа, различные секции. Колледж. Увлечение серфингом и сноубордингом, рукопашным боем. Университет. Устроился на престижную работу экономистом, быстро прошелся по карьерной лестнице до главного экономиста компании. Все вокруг были настолько обходительны и уступчивы, что столь быстрое повышение не вызвало никаких подозрений. В двадцать четыре года добиться такого успеха без нужных связей было почти невозможно. В этой же компании встретил свою будущую жену. Поскольку, пока учился, не отвлекался на личные отношения, был во всех смыслах девственником. Да и хорошее воспитание давало о себе знать. Романтично жениться на одной единственной и с ней же умереть. В общем, мозгов у Николы было много, а вот житейской мудрости ни на грош. Все в жизни слишком легко ему давалось. Поэтому избавиться от какой-то детской наивности и веры в людей у него никак не получалось. Он доверял и никогда не проверял.
Так и теперь получилось. Начальник, добрейшей души человек, которого Никола чуть ли не отцом своим считал, прислал на подпись очередную кипу документов. Бегло пробежав глазами по договорам, Ник заметил некоторые неточности, даже сходил уточнить, но директор миролюбиво успокоил его и сказал, что это обычная процедура перевода финансов с одной фирмы на другую, чтобы распределить правильно деньги. И в подарок выдал подписанный приказ о назначении Вивиани вице-президентом компании. О таком подарке Никола только мечтать мог. Теперь он мог обеспечить свою молодую жену и малыша, которого они с нетерпением ждали. Без дальнейших размышлений юноша подписал документы и забыл о них на ближайший год.
Малыш родился здоровым и крепким. Ник души в нем не чаял, посвящая ребенку все свое свободное время. Казалось, что счастье было полным, пока к нему в дом не пришли служители закона с ордером на арест.
Кто же знал, что те самые документы всплывут и что в них найдут статью о мошенничестве в особо крупных размерах? Николу не выпустили даже под залог. Срок грозил до пяти лет. Директор приходил к нему на встречи, обещал помощь, просил не говорить ничего про него, иначе помочь он не сможет. Предоставил лучшего адвоката, который действительно был слишком близок к тому, чтобы несправедливо осужденного освободили и отпустили домой к жене и сыну. Но в какой-то момент что-то пошло не так, и его осудили два года. Срок небольшой. И очень большая вероятность выйти условно-досрочно. Но Никола не знал, что его начальник решил его судьбу совсем по-другому. Директору не было выгодно, чтобы Ник возвращался, ведь с его правдолюбием наружу полезут и другие махинации. Заплатив, кому нужно, он навсегда избавился от мальчишки, отправив его в Дом Забвения.

5. Внешность.
Природа не поскупилась на внешность Николы, отдав ему все самое лучшее от родителей – густые вьющиеся светло-русые волосы, голубые глаза, четкие и яркие черты лица, крепкую фигуру и хорошее здоровье. Волосы решил не обрезать и отрастил аж до лопаток, откровенно гордясь своей шевелюрой. Впрочем, на собственную внешность не так уж сильно внимание обращает, не считая себя красавцем и каким-то особенным. В одежде предпочитает костюмы-тройки на работе, дома или во время прогулок что-то более легкое и спортивное. Телосложение спортивное.
Очень фотогеничен. Пару раз даже предлагали прийти на кастинг моделей, но он отказался, предпочитая не светиться нигде, избегая излишнего внимание к своей персоне.
Голос у Ника с приятной хрипотцой.
Он против татуировок и любых других отметин на теле, кроме естественных. На спине между лопатками небольшое родимое пятно, такое же, как у отца.
Никола довольно сильный и гибкий из-за постоянных занятий спортом, которым занимается с юности.
Взгляд открытый и доверчивый. Очень много смеется, поэтому четко образовались мимические морщинки у рта. Иногда складывается ощущение, что он светится изнутри, по крайней мере, ему так говорили.

6. Характер.
Никола открытый и добрый человек, готовый ради близкого снять последнюю рубашку и отдать без капли жалости. Безумно любит животных, спонсирует два приюта для собак. Дома держит трех кошек. В межличностном отношении весьма наивен, склонен доверять людям, которые искренне что-то обещают. Несколько раз нарывался на неприятности, опять же списывая это на случай. Не отдали долг – ну значит на то есть причины, потом отдадут, когда будут деньги. Не приехали на назначенную встречу – ничего страшного, значит не смогли. И так каждый раз готов оправдывать любого. Только теперь засомневался в людях, оказавшись в Доме Забвения. Не мог найти весомой причины, за что нужно было так с ним поступать.
У Ника много друзей, много приятелей и знакомых. Он вообще достаточно компанейский и веселый человек, любящий шумные компании и яркие вечеринки. Не против выпить с друзьями за встречу, только алкоголь его берет сразу, заставляя тут же лезть на рожон и совершать подвиги, браться на слабо и вестись на любые провокации. На утро всегда становится стыдно.
На работе всегда собран, вежлив, но строг со своими подчиненными, всегда добивается необходимого результата. По жизни довольно упертый, не бросает начатых дел, все доводит до конца. Любит жизнь и все, что с ней связано. Верный муж и хороший отец.

7. Цель визита в Casa del Oblivion/ цель жизни.
Цель жизни – построить дом, вырастить дерево, воспитать сына.

8. Дополнительные навыки, увлечения.
До сих пор увлекается серфингом, зимой выезжает кататься на сноуборде. Несколько раз прыгал с парашюта. Неплохо владеет рукопашным боем для любителя.

9. Профессия/ кем работает в Доме Забвения?
Раб Medico della Peste

Дополнительная информация

Менять можно что-то только по согласованию с администрацией. Прежде, чем персонаж перейдет в чьи-то добрые руки, необходимо с Вами побеседовать. В итоге для вступления в игру Вам понадобится написать только пробный пост и заполнить недостающие пункты анкеты.

Связь

378566176 - Гаспар Тоцци

Заявка №4 • Имя персонажа: на ваше усмотрение, фамилия - Грей. • Возраст: 23-25 лет • Статус: дальний родственник, клиент Дома.

Michael Pitt

Биография

В семье Грей принято самостоятельно заниматься воспитанием своих отпрысков. Школы, колледжи, университеты – это конечно хорошо, но становление личности должно происходить в семье под наблюдением старших. Воспитанием Пита (назовем его пока так) – занимался отец, занимающий первое место в животноводческой отрасли. Именно он привил своему сыну жестокость и кровожадность.
Многочисленные потомки семьи Грей не дружат меж собой, они соперничают в порыве называться лучшими, успешными в обществе. Они бы и рады потопить друг друга, но что-то их пока что сдерживает. Тем не менее, на людях – это сплоченная большая семья, которая иногда собирается на крупные мероприятия или похороны.
У Пита есть младшая сестра, которую готовят ему в жены – чтобы не делить состояние с кем-то извне.
Из предпочтений: педофилия, садизм.
Особое наслаждение персонажу приносит наблюдение того, как животное пожирает человека.
Остальное оставляю на Вашу фантазию.
Детали био можно обсудить в ЛС.

Дополнительная информация

Ваш персонаж должен быть собирательным образом из таких фильмов, как сериал «Ганнибал» + «Забавные игры» с щепоткой моих требований и Ваших фантазий. Это должен быть моральный урод, но не лишенный своего очарования.
Пит может быть гетеросексуален, либо бисексуален (актив, пассив, универсал) – не важно. Игрок сам решает, кем ему быть, чтобы взаимодействовать с другими игроками, ибо я его приглашаю сюда не для траха.
С анкетой помогу.
Мне нужен равный по мировоззрению соперник, готовый плести интриги и стравливать людей в надежде навредить Патрику. Я буду заниматься тем же самым в отношении Вас.

Связь

ЛС.

— Я понимаю, — отметил Марк по возможности сдержанно. Он действительно понимал — игрушка показалась занятной, кому ж захочется отпускать. И вот это как-то нагнетало обстановку.

Появление нового человека не слишком отвлекло внимание Марка, и он даже не сразу понял, кто это сидит в инвалидном кресле, а когда понял, то буквально остолбенел. Он ещё цеплялся за самообладание, или за его остатки, протянул руку за бокалом с водой, но смотрел только на Карлайла. В результате свалил бокал с красным вином, со всей дури сжал бокал с водой и раздавил его.

— Отмените ужин.

Голос сел до сдавленного хрипа, а Марк отодвинул стул и напряжённо пригнулся, медленно вытирая окровавленную ладонь об скатерть.

Карлайл! Господи…

— Три месяца. За три месяца меня будут каждый божий день покупать другие мужики. И может не по одному разу. И вы ничего не сможете сделать. Если хотите, то к нему я больше не подойду ближе, чем на три метра, но… отмените… ужин…

Он обрил волосы Карлайла. Марк медленно поднялся, идеально выложенные столовые приборы с жалким лязганьем смешивались в кучу бесполезного металла. Господи, как Марк любил волосы Карлайла, невинной любовью фетишиста, к которым никогда себя не причислял.

— Пусть его отсюда заберут… живого… и отвезут в медпункт. И я сам приготовлю вам ужин из любого куска с моего тела на выбор. Развлекая приятной беседой.

Иначе… иначе…

У Марка перед глазами мелко задрожала алая сетка с чёрными вкраплениями, лицо исказилось. Он не любил Карлайла, но он им дорожил, как дорожат тем немногим, что осталось от нормальной жизни. Вонг был умным, красивым, уверенно шёл на повышение категории, мастера не могли на него нарадоваться. Как его вообще могли продать на убой, сколько этот мудила заплатил?!

— Патрик! — рявкнул Марк так, будто сейчас кусок горла выплюнет, и голос тут же сел до шёпота. — Чего ты хочешь? Чего ты хочешь взамен?

Да, он выглядел так, словно обезумел, взгляд метался по подвалу, но пальцы уже сжали то, что нашарили — нож, вилка, в умелых руках это тоже оружие.

— Если… — он указал ножом на Карлайла и не смог закончить фразу, горло перехватило словно удавкой. — Через три месяца тебе придётся искать другую игрушку, потому что уж я придумаю, как испортить малину… Я делал всё, что ты хотел. Всё! Оставь его.

В напряжённой паузе, Тейт скурил сигарету до фильтра, не замечая, как она припекла кожу на пальцах. Все мысли были о том, во что он вляпался и как из этого говна выпутываться?
Как только шантажист открыл рот, пазл начал складываться в целую картинку. И чем больше он говорил, тем сильнее менялось выражение лица герцога, а именно взгляд, в котором читалась глубокая и непередаваемая палитра эмоций от презрения до гнева. Ничто не могло скрыть тошнотворное чувство превосходства, с которым тот говорил, даже не понимая, кто перед ним стоит и на что способен разъярённый герцог. Опустить человека ниже плинтуса можно было грамотно и в рамках закона. Хотя кулаки чесались разукрасить морду несчастного.
Ели шантажист хотел чувствовать себя хозяином положения – пусть.  Тейт проглотил каждое слово, насмешки и снисходительный взгляд, но упоминание о покойном отце и матери были лишкой, больно ударив пощёчиной наотмашь.
Герцог подошёл к вымогателю вплотную, и заглянул в глаза. Задёргалась верхняя губа и на щеках заиграли желваки.
Тейт заговорил очень тихо, шипя на манер змеи, сохраняя пугающее хладнокровие:
— Ты!... — из расширенных ноздрей вырвался воздух, — даже не представляешь.. — глаза застилала красная пелена ярости. Сам того не понимая, Тейт прихватил его за горло, возвышаясь стеной, продолжая шептать, выплёвывая каждое слово в лицо:
— Если хоть одна газетёнка хоть что-то упомянет, и я пойду на дно — ты потонешь вместе со мной.
Было видно, с какой тщательностью Тейт подбирал слова, удерживая самоконтроль на грани фола, перескакивая с ты на вы. К горлу подкатил тошнотворный ком, и от чувства беспомощности затрясло. На кону была непросто репутация, этот человек своим поступком мог сделать Тейта главным позорищем в истории клана. По крайней мере, так думал герцог, проклиная свою память и тот день, когда он согласился отпраздновать сделку.
— Цена? — отпустив горло и не отстраняясь, с нескрываемым презрением спросил он, — Вы ведь за этим пришли. Так, сколько же Вы стоите, а то я запамятовал, забыв оставить чаевые за молчание.

Язык тела. Джим не раз замечал, что он честнее, чем слова, которые произносит жертва. Не раз попадались рабы, которые уже после первых ударов "ломались", умоляя прекратить, вереща, что им ужасно больно, даже закатывали глаза в попытке симулировать обморок. Только чтобы их шкура осталась цела. Но их всегда предавало собственное тело. Не было у них ни нервной мелкой дрожи мышц, ни холодной испарины на кожи, ни сорванного в крике голоса. И Джим обязательно доводил их до грани, а иногда и толкал за неё, оставляя в оковах бессознательное истерзанное и затраханое тело.
Джим, поймав взгляд юноши, прекрасно понял, что этот раб был совсем не из таких притворщиков. Его тело буквально кричало о том, насколько хреново сейчас юноше. Стиснутые зубы, натянутые до предела мышцы, даже то, что он не пытался вырвать волосы из руки Джима. "А ведь я говорил, будет проще, если не станешь себя сдерживать и начнешь реагировать на боль без никому не нужной бравады," - подумал Джим с мстительным удовольствием.
О да, эта картина принесла мужчине немало удовольствия. Все реакции раба, его попытки сдержать крики, замаскировать их под ругань на другом языке, даже то, что он умудрился растереть кожаными браслетами-наручами кожу на своих руках. Всё это настолько подогрело желание Джима, что он был готов отцепить раба от бруса и натянуть его на свой член в первый раз за вечер.
— Господин... Я же вам горло перегрызу, если встречу в тёмном закоулке… Зубами рвать буду, не отнимут… Я ж не вип, мне терять нечего, кроме полусотни с гаком килограммов мяса и костей.
Джим лишь фыркнул, а потом схватил второй рукой беззащитное горло самого раба и спокойным тоном произнес, слегка сдавливая его, перекрывая воздух:
- Потому и не вип, что никак не поймешь свое истинное положение. Не будет никакого темного переулка. И твоих зубов на моем горле тоже, кусок мяса с костями. Очередной клиент-садист просто вырвет тебе язык после очередной твоей колкости, а потом забьет до смерти. И заплатит за это штраф меньший, чем ему будет стоить ночь с випом, дурак.
Разозлили ли слова раба Джима? Ничуть. Каждый тешит себя иллюзиями, каждый пытается доказать другому, что именно его иллюзия есть реальность. Спорить по поводу воздушных замков, построенных на песке, было бы глупо. Раздражаться или гневаться на явную провокацию - бессмысленно. Джим даже сейчас, удерживая раба за шею и лишая его возможности говорить и дышать одновременно, просто наслаждался. Шальным взглядом раба, его беспомощностью, попытками вырваться из цепей, реакцией тела раба на угрозу жизни. Всем комплексом тех ощущений, которые ему были доступны здесь и сейчас.
Отпустив шею придушенного раба, Джим отошел от него к стойкам, вешая обратно кнут. Надо было бы поднять и плеть, но ему было лень. Тело раба дальше истязать было бесполезно. Еще немного - и он упадет в обморок, чего Джиму хотелось избежать. Но до нужной садисту кондиции раб еще не дошел. Надо было менять тактику. Вот только что выбрать?
Взгляд упал на полку с различного рода фаллоимитаторами и вибраторами. И Джиму это вдруг показалось забавным. И тело отдохнет, и психика раба переключится на совсем другой раздражитель. Интересно, как парень будет реагировать на большой вибрирующий искусственный член в своем заду? Да, это будет интересно.
Выбрав девайс, заметно превышающий стандартный размер члена, Джим не забыл его смазать находящимся здесь же лубрикантом. Ему не нравилось вставлять в свою жертву хоть игрушки, хоть свой собственный член "на сухую". И не в боли было дело, а в том усилии, которое требуется для подобного насилия. А так - легко ввести, легко использовать, легко избавиться от сделавшей свое дело игрушки. "Возможно, раб даже сможет получить удовольствие от такого процесса, кто знает? Было бы забавно," - с весельем подумал мужчина, возвращаясь к рабу и раздвигая свободной рукой ягодицы парня.
- Расслабь свой зад, если не хочешь снова чувствовать боль.
И, не давая тому опомниться или зажаться, приставил к колечку ануса головку вибратора и надавил на неё, вводя в тело раба. Пока только саму головку, без вибрации.

Летом темнеет рано, и солнце тонет в мутных водах каналов с покорности местной шлюхи, схваченной за горло отъявленным садистом, решившим, что стал всемогущим, безнаказанным, словно божество какое. Видал он таких божеств множество, высеченных из камня, северного гранита, одно краше другого. Будто бы было право у этих древних монстров насмехаться над простыми смертными. Над жалкими наивными людишками! Это он-то жалкий? А вот и нет, не на того проклятые нарвались. И ничего, что мозг отказывается работать, а мутный взгляд все время цепляется за одинокий куст, то и дело исчезающий в свете гаснувшего фонаря. Больше здесь, в темной глухой подворотне, цепляться не за что. Болотная вонь щекочет окровавленные ноздри, подбитый глаз светится всеми оттенками синего ничуть не хуже паршиво работающего искусственного светила. Скрюченный в три погибели мужик, прислонившийся к древней обомшелой стене, криво улыбается, продолжая отстранено размышлять о главной сущности бытия. Нет, не на того напали вообще! Вот пусть только вернутся, ироды проклятые, и тогда… Тогда можно будет утопить всех разом в луже крови, натекшей на булыжники мостовой.
А начиналось все обыденно, слишком заурядно, и банально ведь к тому же, донельзя. Выпил, погулял хорошо, сообразил, наконец, где именно находится, сцапал за зад какого-то дохлого парнишку. Впервые за долгое время лапы распустил, и то, потому что дико того захотелось. Конечно, кто запрещать-то смеет. Не бабу, в самом деле, обидел, а просто парня прихватил за место пониже спины. И кажется именно это послужило началом скверной истории, в которую бросился с таким азартом, как в глубокий омут вместе со всеми потрохами нырнул. И не вспомнить толком всю картину полностью, но пару бутылок точно оказалось разбито об буйные головы, потом завязалась нешуточная драка, потом кажется, кто-то на редкость расстарался и долго бил по хребту тяжелым дубовым стулом. Антикварным, между прочим! Хребет скрипел, но терпел издевательство. Прошло достаточно времени, чтобы сознание, взбудораженное алкоголем, вперемешку с забористой дрянью, совсем не предусмотрительно проглоченной накануне, стало меркнуть настолько, чтоб можно было пропустить один-единственный решающий удар. Длинное тонкое лезвие вонзилось под ребра несколько раз, и даже вроде как с разных сторон. Это опустил точно. Да и держать потом стало тяжело даже руки в вытянутом состоянии, со сжатыми кулаками, дабы щедро раздавать удары направо и налево. Они подводили, опускали, ложась вдоль тела как пара безжизненных лиан на Великом Древе, от которого все и началось. Сознание гасло, и припомнить дальнейшее не получалось ни в какую. Наверное, потом куда-то волокли. Или же был шум мотора? А почему тогда не в канал прямо?
Обрывки мыслей вереницей закручивались в мозгу. Кровь продолжала течь на темные камни, а Один, решивший прикорнуть у стены, беспечно улыбался, растягивая губы в нелепой усмешке. Больно не было, ничуть. И страха никакого не ощущалось. Вот еще немного отдохнет, протрезвеет, и все тогда. Поднимется, отряхнется, и обратно, щедро раздавать награду тем хищным тварям, посмевших свои жала гнусные совать куда не просят. О, месть будет страшной… Они еще все вспомнят! Да, только отдохнуть немного надо. Вот так, прикрыть глаза, вдохнуть сырой теплый вечерний воздух полной грудью и закашляться, отплевываясь собственной кровью. Скверно… И хочется выпить какого-нибудь дешевого крепкого пойла, лишь бы приглушить этот гадкий металлический привкус на языке. Нет, в смерть Один не верил. Вообще ни разу не верил, даже когда она подкралась вплотную, обнимая за сутулые плечи и заглядывая в мутные глаза с блуждающим взглядом.

— О, не сомневаюсь!
Уже не первый раз Кэмпбелл замечал у Ника нотки ревности в свой адрес и много, много раздражения. И ярче всего это проявлялось, когда герцог напоминал репортеру о своей феноменальной памяти, особенно в моменты полного алкогольного релакса.   

— Смотрю, такие кузнечики в Вашем вкусе, да, Ник? — Тайтес намеренно подтрунивал и издевался, желая вывести незадачливого шантажиста. И кажется это у него получилось.
Ник, словно маленький обиженный волчонок, начал кружить вокруг стола. Герцог с опаской краем глаза наблюдал за этими перемещениями, крепче сжимая вилку и стакан, продолжая изображать хорошую мину при плохой игре. И когда репортёр оказался за спиной герцог откровенно занервничал и не зря…
С округлившимися глазами Тайтес, вместе со стулом стал накреняться назад, охнул, стукнулся коленями о столешницу. Наполненный виски и талым льдом стакан выскользнул из рук, разбиваясь вдребезги. Руки машинально уцепились за скатерть. И под мерзкий срежет ножек стула, под оркестр и грохот бьющейся посуды, он уволок за собой все содержимое стола. А ведь ужин так хорошо начинался.
— Паршивец! — зарычал герцог, отпуская скатерть и перехватывая запястье, удерживающее спинку стула, вцепляясь в него короткими ногтями, — что ты задумал?! Ты знаешь сколько это все стоит!

В публичном месте Тайтес подобного бы не позволил, но наедине… как только Ник перестал тащить стул и режущий уши скрип стих, Кэмпбелл сильнее стиснул в хватке чужое запястье, вывернулся и боком упал со стула, гневно смотря из позы «на корячках» на репортера.

— Я тебе напомню, — на эмоциях перешел он на «ты» и вскочив на ноги и пихнул Ника в грудь, гневно смотря в глаза, — евнухом захотел стать или помериться силой?
Кэмпбелл пришел в неистовство, но при этом отступил, смотря на Ника словно на заразного, например, Эболой. Он таким и был, и болел, по мнению Тайтеса, гейством, а это нужно было лечить! Много и сильно - женщинами.
— Ты что… собрался опять ко мне лезть, еще скажи, что насиловать, мозги-то совсем упали в-в... — не подобрав приличного слова, герцог ткнул пальцем в пах репортера и спустя несколько секунд заиканий, все же выдавил:
— В головку?
В коридоре и гостиной синхронно задребезжали телефоны. Кэмпбелл покосился на выход из спальни, готовый в любой момент из нее слинять, думая, что такие крики и погром, скорее всего, услышала прислуга, потому что никто другой звонить не мог. Если не ответить, постучат в номер. Но перед выходом был опрокинутый стул, край кровати, Ник, а на выходе к убежищу - своей спальни, вообще, минное поле из еды и осколков от посуды... а Тайтес был босиком.

Первое знакомство с местными нравами, погружение в суровую реальность, попытки побега от обстоятельств.

Потакать капризам судьбы Алвар не собирался, ни в каком виде. Он желал бороться с чем угодно – неважно с самим собой, или стальными обстоятельствами, вот уже как двое суток подряд все сильнее сжимающими тиски, грозя раздавить, как тонкую щепку, случайно попавшую в без устали работающие жернова. В принципе, так быть не могло. Особенно сейчас, в просветленный век, когда лишение человеческой свободы карается серьезным тюремным сроком. Он пытался об этом напомнить несколько раз, но четких ответов получить не удалось. Все здесь напоминало игру теней. Молчаливые люди, молчаливый персонал, молчаливые надсмотрщики, четко выполняющие свою работу. Алвар не сильно желал оставаться благоразумным, и попав в новую обстановку, очень быстро распрощался со спокойствием. Даже пытался начать скандалить вчера, когда какой-то добрый синьор решил расставить все точки, и объяснить где именно он находится, и какое именно положение занимает. Дальше истеричных криков дело не зашло. Его просто не пожелали слушать, и ушли, оставив ни с чем. Вообще ни с чем, наедине с самим собой, в досадливом полумраке небольшой, простенько обставленной комнаты. Она имела личный санузел, узкое окно с ажурной решеткой, и прекрасным видом, выходящим в сад. Маленькая уютная комната… Что он здесь делал?! Неужто, правда надо было поверить на слово, и согласиться, что герцог его продал, и теперь вот внезапно рабом стал. Дальнейшие объяснения вызвали приступ праведного гнева, и еще большую волну полного неприятия происходящего. Синьор говорил, что теперь его будут покупать как шлюху. И если что-то клиенту не понравится, то последствия могут оказаться фатальными. Вплоть до нанесения тяжелых физических увечий, или даже внезапной смерти. Алвар не верил. Точнее верить не желал нисколько.

Читать дальше

Вечер на исходе второго дня ознаменовался новым событием. Все это выглядело слишком скверно, сквернее не придумать. С ним обращались как с упрямой скотиной, едва ли не волоком протащив по этажам, по лестнице, мимо других обитателей гостеприимного Дома. Не дав даже опомниться, возразить, и полностью высказать недовольство происходящим. И еще постоянно порывался стянуть с лица душную, неудобную маску. За что получал по рукам, раз от раза все сильнее. К концу короткой дороги покрасневшие пальцы нещадно болели, на душе царил беспроглядный сумрак, отголоски отвратительного чувства пульсировали в мозгу, только добавляя раздражения.
- Если будешь так сильно рыпаться, из тебя кишки живьем выдерут. Запомни это, - получив добродушное напутствие, Алвар влетел в распахнутую дверь чужих апартаментов. За ним сразу же и закрыли, о встречи было оговорено заранее. Наверное, его даже ждали. Впрочем, рассерженному юноше с избитыми пальцами на то оказалось совершенно все равно. Помявшись на пороге пару мгновений, он смело шагнул вперед, на ходу сдирая маску, и бросая ее подальше, обратно к двери. Быстро вертя головой, в ожидании увидеть кого угодно. Хоть самого сатану, решившего приятно провести время с вынужденным пленником. Нет, это определенно было незаконно!
Собравшись с мыслями, Алвар схватился за спинку попавшегося на глаза стула. Так было спокойней, держать что-то в руке. Пусть и пальцы заболели еще сильнее, неважно. Они еще пожалеют, что так скверно поступили. Герцог заплатит за все. Подобный инцидент дурно повлияет на его репутацию. О себе Блэр почему-то практически и не думал. Его страшно раздражал только сам факт огромной, совершенно несуразной несправедливости. Правая бровь дергалась, на бледном лице застыло непроницаемое выражение, а пальцы все сильней сжимали резную деревянную поверхность, словно могли оставить на ней глубокие вмятины.

Именно в этот момент к юноше из душа вышел мужчина, чьи бедра были обернуты белым полотенцем, оглядел приведенный товар и остановился на мгновение на руках, что сжимали предмет мебели.
- Сам разденешься или помочь? - спросил вместо приветствия, оттирая мокрую голову и посматривая на Альвара, как на весьма годное блюдо. После возвращения из Америки детектив был не прочь отдохнуть и потрахаться, а рыжий его вполне удовлетворял по всем параметрам - с красивым лицом, пышными волосами и явно с характером. - Ладно, не жмись, а то булки болеть начнут, - объявил примирительно, плеская в стакан виски и бросая несколько кубиков льда из ведерка, чтобы затем протянуть новенькому и кивнуть - мол, пей, нечего тут ждать милостей от природы.
- Слышал, ты совсем не умеешь с алкоголем обращаться. Все лучше пойдет. Увидишь, как по маслу, тебя отделаю, еще благодарить будешь, что не попал в руки к садистам, у которых руки растут из жопы.
Райли убрал несколько прядей с лица Альвара, чтобы лучше того рассмотреть, а то ведь диковинная птица жаждала явно улететь.
- Не станешь сопротивляться, не буду бить, - предупредил спокойным тоном, затем отправляясь к столику и доставая веревку, которой намеревался связать выкупленное добро.  Пожалуй, тому вполне пойдет небольшой урок с лишением подвижности, когда впервые ощущаешь свое тело весьма остро. - Ты меня понял? - Райли провел по щеке раба так, словно перед ним стоял непонятливый и упрямый ребенок, привыкший вечно спорить. Забрался пальцами в длинные пряди, а потом сжал их, толкая мальчишку на колени и вынуждая при этом уткнуться себе в пах, прикрытый махровой тканью. Это было жестом подчинения. Требованием сдаться прямо теперь.

Читать дальше

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

и жизнь похожа на сценарий очень страшной сказки
©из песни

Пять... лет?!
Не может этого быть. Люди столько не живут. Не во включенной мясорубке.
Марк уронил лицо в подушку и медленно сжал зубы, закусывая ткань. Заторможено покачал головой. Он не ставил условия. Он вообще сейчас ничего не ставил, только ронял. Ужасное прикосновение пальцев, обтянутых латексом. Как будто к коже прикасается манекен. Попустительством божьим оживший манекен.

Он лихорадочно листал мысленные запасы конспектов. По всему выходило, что ему нужно сейчас расслабиться усилием воли. Марк умел расслабляться, он умел это делать очень хорошо, не раз доводил до истерики с брызгами слюны тех, кто ждал от него другой реакции — лежал кисель киселём. Но не сейчас. Его изводила банальная низменная жажда дозы. Напряжённое тело как доска, только вздрагивающая доска, звенящая от малейшего прикосновения. Он только ожесточённо жевал край подушки, когда рука Дана (2? Точно 2?) добралась до члена и погладила.

— Буду, — обречённо ответил Марк.

Да, он будет продолжать утверждать, что он не мазохист. Он не верит во все эти сопливые причитания «ой, моё тело меня предало». Его тело никогда его не предавало, оно было логичным и простым, как хороший качественный инструмент. Как и любой инструмент, оно иногда артачилось, иногда его приходилось чинить, иногда оно доставляло радость, иногда — проблемы. И как у любого инструмента у него имелись особенности и недостатки. Сейчас это была старая память, старые почти стёртые из памяти, но не забытые привычки и опустошающая тяга к наркотику.

— Нннн... нет, — сдавлено выдохнул Марк, — нет, я не... не бедный... не несчастный... я не одинокий, я не... не покинутый!

Его не бросили. Его просто пока не нашли. Его ищут. Его найдут, а значит, нужно держаться. Просто нужно продержаться. Ещё. Немного. Чтобы не зря искали. Когда парни его найдут, всё будет хорошо. Всё можно вылечить. Всё можно исправить. Его ищут. Его освободят. Спасти рядового Серсена. Из груди вырвалось глухое рыдание и тут же оказалось схвачено, скручено, насильно впихнуто обратно в горло. Марк судорожно вцепился в цепи, удерживающие руки.

Он получит дозу. Получит... Если сможет кончить? Он снова попытался взять себя в руки. В голове кто-то скучным голосом, как будто читал по бумажке, докладывал о положении вещей. Мол, так и так, положение серьёзное, но не безнадёжное, вообще-то могло быть и хуже. А стыд не дым, глаза не выест. Выше нос, Французский Легион! Только тебе и биться с легионами ада. Легион идёт войной на Легион. Это война, детка, это всегда сделка с совестью! Могло быть и хуже, он мог поставить условием «если сможешь НЕ кончить» — и ты бы кровавыми слезами умылся. А так — выше нос, рядовой!

Марк не дёрнулся, когда почувствовал первый порез. Он его, скорее, угадал по холодному острому касанию. Скальпель не должен резать больно. Это скальпель, он создан для того, чтобы при разрезе наносить как можно меньше физических повреждений. Рисунок небольшой, немного тонких линий, всего лишь немного тонких линий. Марк отчаянно стиснул зубы, чувствуя, как неприятно намокает во рту ткань.

Боль, всего лишь томно разлитая во всём теле, встрепенулась и начала разворачивать щупальца где-то там, на спине, справа. Если повернуть голову и скосить глаза, наверняка можно будет краем глаза увидеть, как за плечом клубится мрак, из которого остро жалит металлом кожу. Марк очень старался не поворачивать туда голову, не смотреть, и чем больше старался, тем сильнее его тянуло. Повернул и окостенел. Взгляд глаза в глаза... Он никогда не видел, чтобы Карлайл плакал. Только один раз, тогда, перед смертью, одна единственная слеза. Вот примерно как сейчас. И лицо такое же, мёртвое. Высокий лоб пересекает красная линия.

Марк тяжело потянул воздух в лёгкие, с хрипом. Кожа натянулась, в неё тут же весело вцепилась боль, всеми острыми жвалами. Воздух оказался вязким и горячим, с солёным медным привкусом.

— Пожалуйста, скажи, чтобы он ушёл, — попросил он, зажмурившись. Когда открыл глаза, Карлайла не было. — Спасибо...

Стало немного легче дышать. Боль никуда не делась. Марк снова попытался расслабиться и сипло застонал сквозь зубы.

- Глядите-ка! - чуть ли не с детской радостью заявил Фогран, широко разводя руками. - Глас разума прорезался! Еб твою мать! Ну, надо же!

Он уронил руки, хлопнув себя по обнаженным бедрам, и шагнул к Бонетти, скорчившемуся на полу, присел.

- Вот скажи мне, почему, чтобы достучаться до вас, - он постучал пальцем по лбу раба, - нужно обязательно люто вас пиздить и возить мордой по полу, а? Почему надо превращаться в зверя, чтобы вы услышали? Почему с первого раза не доходит?

Взяв его пальцами за подбородок, развернул его лицо к себе.

- Гордость тебе сохранить? На кой черт тебе здесь гордость? Ты думаешь, кого-то здесь будет хоть каплю волновать твоя гордость? Она здесь неинтересна никому, кроме тебя. Здесь всех будет волновать только то, как хорошо ты ебешься. Так что оставь ее себе, нянчи и пестуй, но не забывай, что мертвецам гордость уже на хуй не нужна. Я давал тебе шанс. Когда сидел вот там, - Красс ткнул пальцем в сторону кресла, - и разливался на все голоса, как ебаная птица Сирин. Но ты этот шанс предпочел просрать. "Решил сделать что-то сам"! - передразнил он. - У меня для тебя плохие новости: то, что ты сделал - хуйня!

Почти прокричав эти слова в лицо рабу, Фогран поднялся. Развернулся, чтобы отойти к столику и едва успел вовремя заметить хрустальный осколок на полу.

- Твою ж мать! - буркнул раздраженный парень, обходя столик с другой стороны. Подошел к дверям, стукнул по ним. Тут же заглянул охранник.

- Здесь стекло на полу, уберите немедленно, - велел Банши, ничуть не смущаясь собственной наготы.  - И Замените бокал. Нож дай.

- Си, синьор, - присвистнул охранник, сунул в протянутую ладонь Фограна нож, ухватил столик за ручку и выкатил его из комнаты.

Красс снова осторожно обошел ковер, на котором поблескивали осколки и упал в кресло, закинув ноги на подлокотник, поигрывая ножом, лезвие которого зловеще поблескивало в руках. Уже через минуту в комнату ввалился горничный с небольшим пылесосом, погудел им, почистив ковер, а заодно и пол вокруг. Сидящего на полу Медико он словно бы и не заметил, так же как и голого клиента. Горничный усвистел так же шустро, как появился, а следом снова вкатили столик, уже с новыми бокалами и даже, кажется, со свежей закуской. Бутылка коньяка точно была другой, непочатой, на что Фогран даже внимания не обратил, хотя дураку было понятно, что предыдущую попросту спиздили, а коньяк был более, чем не дешевый.

Дождавшись, когда обслуга закончит свои дела, Красс встал, подошел к Стефано, наклонился, ножом перерезав путы.

- Итак, шанс, - он назидательно поднял палец, - номер ДВА! Не просри хотя бы его. Третьего не будет. Я и так невзъебенно щедр. Исключительно, видимо, из-за твоих прекрасных глаз.

Банши не поленился подойти к выходу и отдать охране нож, после чего снова вернулся в кресло.

- Начнем сначала. Поднимай с пола свой хорошенький зад, налей нам коньяка и сядь,- он указал на пуфик. - Раздеваться тебе уже не нужно, этот этап мы преодолели, хвала богам. Сядь и коленки широко раздвинь, чтобы я хорошо тебя видел.

На то, чтобы осознать возможные непоправимые последствия своей импульсивной выходки, Бонетти хватило каких-то полсекунды. По мере того, как кровавое пятно расползалось по кружевам, а темная струйка на манер браслета облизнула запястье, в ошарашенном эмоциями мозгу забилась мысль, что это - не самый лучший выход. Используя эту дверь, он лишается возможностей найти другие. Пусть не сейчас, не завтра, но...
Сбивший с ног кулак Форгана и последовавший за ним удар об пол окончательно поставили мозги на место. Голова загудела и перед глазами заплясали мутные темные пятна, а когда рассеялись, над ним с пугающей четкостью нависало перекошенное, изуродованное злобой лицо. Добрая половина слов, что Форган с яростью выплевывал ему в лицо, не достигла замутненного сознания и осела лишь слабым смыслом: гость в бешенстве. Что именно вывело из себя еще минуту назад спокойного человека: то, что новоиспеченный Медико не проникся его речами и поступил не так, как ожидалось, или же просто возникшая опасность того, что раб все-таки истечет кровью прямо за столом и необходимость предотвращать последствия? Кажется, на эти вопросы ответ знал только Фогран, но делиться с Бонетти своими соображениями не торопился.
Смятое, сыроватое от пятен кружево уткнулось под нос и несостоявшийся самоубийца судорожно вдохнул душноватый запах крови. И следом - жадно, отчаянно, хватая воздух ртом и выгнувшись, когда пальцы внезапно сомкнулись на горле, обрывая дыхание. Окровавленные пальцы впивались в ладони, каблуки со стуком, врезаясь, скользили по паркету, а кровь в висках стучала сильнее с каждой лишней секундой, пока Фогран играл в бога, на живом примере демонстрируя боль и ужас смерти. Стефано расжимал наливающиеся синевой губы, силясь вытолкнуть одно короткое "Нет", но даже оно не могло протолкнуться сквозь плотно сжатые пальцы. В висках и глазницах пульсировало давящей, тупой болью, легкие разрывались от нехватки воздуха, гортань, казалось, вот-вот треснет от давления. Паника накрыла с головой, Бонетти с отчаянной силой молотил костяшками по полу, силясь вырваться из-под навалившегося тела Фограна, но перед глазами начали распускаться непроницаемо-черные цветы и темные глаза итальянца закатились, а тело обессиленно обмякло.
Он не позволил толком провалиться в забытье. Лицо вспыхнуло от жестких оплеух, рот наполнился слюной с металлическим привкусом. Задыхаясь, борясь с разрывающей горло болью, Стефано едва осознавал, куда его оттаскивают и что вообще происходит. Окончательно пришел в себя только когда спину и ноги лизнула прохлада пола. В неудобно заведенные наверх руки впивались швы измятой, в бурых пятнах тряпки, некогда бывшей белоснежной сорочкой. Вцепившись пальцами в ножку кровати, он обретающим осмысленность взглядом впился в раздевающегося Фограна, продолжавшего сыпать оскорбления и угрозы в адрес и так уже поверженного и униженного осознанием собственной глупости итальянца. Выглядел он... безумным. Стефано переварил сказанное и выдохнул, рванувшись в самодельных путах. По смуглому поджарому телу пробежала дрожь, но не озноба, а неприкрытого отчаяния и боли от раненого самолюбия.
- Я! Не хочу! Сдохнуть! Не здесь! И я никогда не говорил... Не говорил, что особенный и не выражал презрение. Не приписывай мне того, чего нет и не было, - голос сорвался в крик, ярость и волнение захлестывали с головой, перехватывая и без того сбитое, болезненное дыхание, но Бонетти все равно казалось необходимым высказаться. Отмыться от несправедливого обвинения. - Я не знаю, каково это. Мне страшно, черт возьми! Ты описал путь по всем кругам ада!- жгуты болезненно впились в запястья, Медико бился на полу, силясь принять хоть сколько-нибудь достойное положение, чтобы не валяться распростертым в ногах гостя разбитой куклой.
- Я не хочу умирать, - повторил внезапно севшим, притихшим голосом, не спуская с Фограна глаз. - Это было глупо. Я просто... попытался сделать что-то сам. Принять решение. Поспешное, глупое, но свое, - он перевел взгляд на сжатые в кулак заляпанные размазавшейся подсыхающей кровью пальцы и с отчаянием помотал головой. - Но я не могу... так. Дай мне шанс. Я хочу выжить. Ты сказал, что... есть выход и ты можешь... быть союзником...
Бонетти наконец удалось подтянуться и принять более-менее полусидячее положение. Согнув ногу в колене, инстинктивно прикрывая пах, повел плечами и взмахом головы отбросил упавшие на лицо тяжелые пряди, глядя исподлобья:
- Один шанс. Позволь мне... сохранить остатки... гордости и... не быть изнасилованным тростью на полу, - Стефано перевел дыхание. Каждое слово давалось ему с заметным трудом и дело было не только в передавленном горле. Закрыл глаза и выдохнул чуть слышно. - Прошу тебя.

Мать как-то напророчила ему после очередного визита к директору: он, Крис, обязательно закончит плохо, если будет продолжать в том же духе. Он закончит плохо, как пить дать, он станет наркоманом, проведёт остаток жизни в тюрьме или умрёт в какой-нибудь сточной канаве, получив ножом под рёбра в очередном притоне. А ведь мог бы, говорила она с надрывом, добиться больших высот. Мог бы выучиться и получить хорошую, надёжную работу. Мог бы стать, как отец - уважаемым, видным человеком, хозяином жизни.
Ах, мама. Она всегда думала о нём лучше, чем он был на самом деле. Знала бы она, где её дорогой сын в итоге окажется.
Крис скрипнул зубами, цепко оглядывая бар. Мысль была бы смешной, если бы не действовала на нервы так сильно: пророчество сбылось лишь частично. Закончил он, безусловно, плохо, только не в тюрьме и не в притоне.
А в борделе.
В чёртовом. Мать его. Борделе.
И если бы ещё по собственному желанию.

В голове билось почти непрерывно: сука, ну какая же сука, ну. Не мать, конечно - дражайший босс. Крис смотрел на эти вычурные интерьеры - и злился. Смотрел на все эти хреновы рюшечки и кружева в одежде - и злился снова. Смотрел на охранников и на камеры наблюдения - и злился так, что кулаки чесались немедленно, сию же минуту с кем-нибудь подраться до кровавых соплей. Сука, думал он, с бесконечным удивлением понимая, что его, такого хитрого, такого полезного, такого незаменимого - просто выбросили за ненадобностью, наплевав на все прошлые заслуги. Ну какая же, твою за ногу, сука.
Он, наверное, понял бы даже, если бы его пристрелили. Они могли бы победить в этой войне, вместе, разобрали бы этот идиотский город на кусочки, залили бы улицы кровью. Они могли бы победить, Крис знал. Что с того, что он поразвлёкся немного с той маленькой шлюшкой? Кто же знал, что она не будет помалкивать в тряпочку, как приличным девочкам полагается, а расскажет всё любимому папочке, наверняка навешав попутно тому на уши развесистой лапши? А папочка потом, конечно, обиды не стерпел. Бывает. Случается всякое, в их-то бизнесе, верно?
Но он бы понял, если бы ублюдок просто его прикончил. Правда. Ошибки такого рода Давиде Маркони подчинённым, как правило, не прощал. Крис просто надеялся, что будет исключением.
А вот то, что Маркони сделал вместо того, чтобы пустить ему пулю в лоб - это было... ладно, это было довольно изощрённо. Поместить его в закрытый бордель в качестве живого товара, лишив его связи с внешним миром и доступа к оружию, телефону и счетам в банке - ход подлый и эффективный. Крис бы поаплодировал, если бы босс проделал это с кем-нибудь другим. Это всегда случалось с другими, с проигравшими, с теми, кто не умел как следует дать отпор - так почему теперь проигравшим оказался он?..

Чем-то это походило на армию: здесь были свои законы и правила, за нарушение которых немедленно настигали последствия. Ему сказали, что он теперь раб (Крис едва не расхохотался от того, насколько порнушно это звучало), и что делать он должен то, что ему приказано. Он молча выслушивал все поступающие ему инструкции, запоминая на будущее, чтобы позже научиться все эти правила обходить - и мысленно представлял себе лицо Давиде. Представлял, как сдирает с этого лица кожу - ногтями, зубами, ножом, - и ему становилось легче. Он перебирал в голове способы, которыми можно убить человека (весьма конкретного), в красках воображая каждую кровавую деталь. Это было сродни медитации. Делало его новое положение терпимым. Примиряло с ограничениями. Почти.
Он, правда, всё равно подрался с охраной: хотел выпустить пар и проверить на практике, как далеко ему позволят зайти.
Вывод: не слишком далеко. Рёбра до сих пор болели. Но Крис проверкой остался удовлетворён.
Чертовски хотелось выпить и закурить, и он, забываясь, шарил порой по штанам в поисках кармана с заветной пачкой. Не было ни карманов, ни сигарет, и выпить в баре не наливали, говоря, что "Медико" не положено. Даже в бар-то заходить не положено было, кажется, но останавливать его никто не стал. Только один охранник прицепился было - пришлось сказать, что он идёт к клиенту.
По скулам у Криса ходили желваки. Когда бармен отказался налить ему виски, он раздумывал с пару секунд, не ввязаться ли в новую драку.
Потом решил, что с этим можно повременить. Желаемую выпивку можно было получить и по-другому.

Потенциальный "клиент" (Крис всё ещё не привык думать об этом всерьёз) сидел за стойкой. Крис внимательно за ним понаблюдал пару минут. Затем решительно подошёл со спины, наклонился к уху и сказал требовательно:
- Закажи мне выпить. Ты не представляешь, каково быть трезвым в этой дыре.
Сработает или нет?